Исторические хроники. 1956 год. Александр Фадеев

Авторский проект историка Николая Сванидзе на Радио «Комсомольская правда» [аудио]. Выпуск от 2016-05-18 22:05:00. Ведущие: Николай Сванидзе, Иван Панкин. Год 1956. Это было в начале 56-го в подмосковном санатории "Барвиха". Прогуливались трое - поэт Назым Хикмет, митрополит Крутицкий Николай и писатель Александр Фадеев. Разговор сначала шел о Шекспире, потом как-то неожиданно свернул на роман Фадеева "Молодая гвардия". Потом митрополит Николай говорит: " А самый страшный грех - это отчаяние". Фадеев возражает: "Куда человеку уйти от слабости". Митрополит ссылается на Евангелие: апостол Петр трижды за одну ночь отрекся от Христа, но испрашивал прощение и был прощен. А Иуда так ничего не понял. Он предал Христа, но не раскаялся, а впал в отчаяние и удавился. Фадеев спорит, говорит, что человек свободен, имеет право сбросить свой крест, если исчерпаны душевные силы. Нет, - говорит митрополит, - самоубийство - есть слабость временного отчаяния. Человек должен нести свой крест до конца, как это доказали ваши дети в вашем романе "Молодая гвардия". "Нет, - отвечает Фадеев, - рождены мои дети были совсем для другой жизни, и я знаю, для какой, а расплачиваться им пришлось и за любовь к Родине, и за чужие преступления." Митрополит не прекращает этот разговор. Напротив, он говорит и говорит о том, как страшен грех отчаяния и как сложна жизнь. Фадеев всю оставшуюся дорогу молчит. Эта прогулка в санатории Барвиха - где-то за месяц до ХХ съезда. Фадеев в санатории лечится после очередного запоя. В этой информации нет ничего желтого. Это просто факт биографии Фадеева-писателя и Фадеева-руководителя Союза писателей, которым он был при Сталине в течение 15 лет. У него болезнь, которой он стыдится, от которой испытывает унижение, которая повсеместно обсуждается. Он часто слоняется по Переделкино и читает водопроводчикам Пастернака, которого в 49-м публично клеймил за "отход от времени". Уже при Хрущеве в последние три года жизни Фадеева за ним была установлена жестокая система контроля. Вспоминает первая жена Фадеева Валерия Герасимова, двоюродная сестра режиссера Герасимова, экранизировавшего "Молодую Гвардию" Фадеева регулярно заключали в стены больницы на 4-5 месяцев подряд. Затем ненадолго выпускали - и снова неизбежный, особенно после такого лечения, запой - и снова больница". Иногда Фадеев сбегал и прятался. Иногда Фадеев почти благодарен заточению в больницу. В одном из писем Фадеев пишет: "Мне это чрезвычайно удобно, так как дает возможность работать над новым романом. Тому, что роман мой успешно продвигается, я обязан больнице, и только больнице. Кто его знает, какие помехи в работе обрушатся на меня, когда я выйду из-под охраны этих желтых стен". Под помехами он подразумевает свою многообразную бесконечную общественную работу. В марте 51 года Фадеев непосредственно у Сталина письменно просит годичный отпуск для занятия писательским трудом. Он будет писать Сталину, что совершает над собой насилие, когда делает не то, что является его призванием. Он пишет, что на него смотрят, как на руководителя обычного ведомства, а у него - талант писателя, коллеги пишут, а он может писать не хуже, а иногда и лучше. Когда Сталин выбрал его на роль и.о. руководителя советской литературы, Фадеев был уже признан как писатель. Он - автор романа "Разгром" и пишет вторую книгу "Последний из Удэге". Фадеев, одаренный, умный, чувствующий литературу человек, который уже вошел во вкус собственной творческой работы. Именно в этот момент Сталин соблазнит его близостью к власти. Хотя как литературный начальник Фадеев Сталину не нужен. Литературой Сталин руководит лично. Конечно, Сталин всем руководил лично. Но литература особый случай. Сталин любит литературу. Симонов пишет о Сталине: "Он любил читать и любил говорить о прочитанном с полным знанием предмета. Он помнил книги в подробностях. Он считал литературу самым важным среди других искусств". Сталинские премии по литературе Сталин присуждает сам. Потому что считает это дело политическим. Фадеев при обсуждении книг, выдвинутых на премию, умудряется со Сталиным спорить. И это Сталина забавляет. Симонов вспоминает диалог Фадеева со Сталиным по поводу романа Коптяевой "Иван Иванович". Сталин поощрительно высказывается о романе, говорит, что и то, и это в романе изображено правдиво. Фадеев с ним не спорит, но гнет свое, говоря, что, конечно, все это правдиво, но написано плохо. И то, и это написано плохо. Сталин наблюдает с любопытством, и произносит: "Все- таки я считаю, что премию роману надо дать". Фадеев, услышав это, разводит руки в стороны, произносит: "А это уж воля Ваша". И еще какое-то время держит руки, раскинутыми в воздухе. Адмирал Арсений Головко вспоминает общение Фадеева со Сталиным: "Фадеев становился белым, потом лиловым, пытаясь возражать, но что он мог поделать?" Фадеев хотел близости к власти. Еще в 36-м в пылу разговора кто-то из литераторов сказал Фадееву: "Мы знаем, Саша, чего ты хочешь. Ты хочешь заменить Горького. Фадеев ответил: "Да, я хочу заменить Горького и не вижу в этом ничего такого, что порочило бы меня". Сталин и Горького в свое время соблазнил. Но Горький был стар. А Фадеев молод и хотел писать. Вот этого Сталин его и лишил. Причем очень просто. Сталин сделал его чиновником и свадебным генералом. На собственном 50-летии в Зале Чайковского после нескольких часов поздравлений он поблагодарит всех, а потом скажет: "Не знаю, за что меня здесь чествуют, ведь я написал всего полторы книги, но уверяю вас - моя лебединая песня еще не спета". Лебединой песни не будет. В двадцать пять он написал "Разгром", в сорок четыре "Молодую гвардию". Роман "Последний из Удэге" закончить не смог. В пятьдесят попытается писать роман "Черная металлургия". Идею ему подкинул Маленков, в то время секретарь ЦК. Маленков скажет, что сделано грандиозное открытие, что Фадеев окажет помощь партии, если опишет это. Фадеев поедет на Урал, будет собирать материал. Начнет писать. Потом окажется, что никакого изобретения не было, что все это шарлатанство на миллионы рублей, а те, кого называли вредителями, и не вредители вовсе, а честные люди их реабилитировали. Весь посыл оказался ложным. А он ставил на эту книгу. Он хватался за нее. Он пытался ею завести себя. Но он не мог, вообще не мог больше писать. И отдал себе в этом отчет. Не исключено, что Сталин, ставя Фадеева на Союз писателей, не в последнюю очередь оценил его внешний облик. Он прям, высок, красив, синеглаз с особенной шевелюрой. Он готовый памятник советскому писателю. Ему не надо писать. Он будет отлично смотреться в граните на площади. К тому же у него отличное прошлое. В 18-ти летнем возрасте он участвовал в гражданской войне на Дальнем Востоке. При этом он выходец из интеллигентной семьи. И значит, Фадеев особенно соблазнительный материал для Сталина. Будущий писатель Александр Фадеев родился в 1901 году в Кимрах на Волге. Потом его мать примет решение ехать через всю страну, к сестре, директору прогимназии во Владивостоке. Отчим Фадеева на двенадцать лет моложе жены. Они оба фельдшеры. Поселятся в глухой деревне Чугуевке. Будут лечить окрестных жителей. А дети их будут учиться во Владивостоке, жить в доме тетушки, где атмосфера интеллигентная, свободная и дружеская, где отличная библиотека. У Фадеева хорошее детство. Он читает Майн Рида, Фенимора Купера и Джека Лондона. Летом ездит на каникулы к родителям, в тайгу. Ничто не мешает ему быть романтиком. Гражданская война впишется в это романтическое мироощущение 18-летнего Фадеева. Победа в Гражданской войне уже окажется для него непосильной. В двадцать четыре, поучаствовав в Гражданской войне, Фадеев напишет соратнице Ленина Розалии Землячке, известной личным участием в кровавом терроре в Крыму: "Сколько молодежи благодаря вам научилось презирать болтовню. Во мне совершились многие внутренние процессы, буквально - рождение и воспитание большевика, освобождение от пут прежнего воспитания, от остатков интеллигентства". Он не может не знать, что интеллигентство - это возможность сомнения, несогласия, инакомыслия. И потому так стремится от него избавиться. Вячеслав Иванов, сын драматурга Всеволода Иванова, друга Фадеева и соседа по даче, говорит: "Мы знали маму Александра Александровича, она бывала у моей бабушки. Т.е. по корням он традиционный русский интеллигент. Старые нравственные нормы были для него не пустым звуком". В 48-м, после того, как была арестована жена Молотова, а Молотов остался в ближнем сталинском круге, Фадеев пришел к шапочному знакомому Марку Колосову, выпил, бросился на пол и рыдая твердил: "Не могу! Больше я не могу!" Сталин сделал Александра Фадеева секретарем президиума СП в феврале 39-го. К этому времени Сталин уже достаточно присмотрелся к Фадееву. Настолько, что уже в марте 39-го сделал его членом ЦК. В том же 39-м в декабре Сталин приглашает Фадеева домой, где в узком кругу отмечает свое шестидесятилетие. Фадеев произносит тост. Не много, не мало, он предлагает Сталину обратить пристальное внимание на деятельность главы НКВД Лаврентия Берии. Берия сидит тут же. Сталина это не может не позабавить. Сталину вообще забавно наблюдать за Фадеевым. 29 января 37-го Фадеев ходил к следователю в Комитет партийного контроля в связи с делом литератора Ивана Катаева, а потом направил в Комитет еще и письмо со словами: "Я всегда считал Катаева человеком честным и потому возможность его связи с врагами народа кажется маловероятной". В это же самое время, всего четырьмя днями раньше, 25 января 37 года тот же Фадеев поставил свою подпись под статьей в "Литературной газете". Статья озаглавлена "Если враг не сдается - его уничтожают". Вместе с фадеевской подписью имена Федина, Гладкова, Маршака, Олеши, Леонова, еще имена. Тогда же, в 37-м, Фадеев, узнав об аресте своих товарищей по Гражданской войне на Дальнем Востоке, попросил аудиенции у Сталина. Встреча состоялась. Секретарь Фадеева Валерия Зарахани рассказывает с фадеевских слов: "Сталин сказал: "С каких это пор советский писатель защищает врагов народа? У вас что, есть документы в их пользу? Или вы не доверяете органам?" Фадеев ответил, что он знает их по Гражданской войне как честных людей. - Люди меняются, товарищ Фадеев. Таков закон диалектики, - говорит Сталин. - А врагов не надо защищать. Это безумие". 15 июня 37-го в "Литературной газете" появляется письмо, одобряющее арест советских военачальников первого ряда. Под письмом подписи Фадеева, Толстого, Шолохова, Асеева, Леонова, еще многих. Через десять дней после этого, когда на заседании партгруппы литератора Юрия Либединского исключают из партии, Фадеев выступает категорически против, без оглядки на реалии 37-го года вступается в защиту. В 56-м Либединский встретится с Фадеевым 11 мая, за два дня до его самоубийства. Либединский вспоминает: "Зная Фадеева всю жизнь, я помнил его в самых различных душевных и физических состояниях. Но никогда не видел я его в таком состоянии измученности. Он заговорил о писателях старшего поколения, творческое лицо которых определилось еще до революции, об их тяжелой судьбе. Он перечислил всех их. Этот список, видимо, был настолько им продуман, что, продолжив разговор, он вдруг вспомнил и добавил: "Да, еще Вересаев!" Фадеев мог бы и не вспоминать о Вересаеве. В 41-м Фадеев написал в ЦК письмо по поводу статьи 74-летнего писателя Викентия Вересаева, присланной в "Литературную газету". Вересаев писал о карательной работе редакторов, только что не произносил слово "цензура". Фадеев в письме в ЦК написал, что "тон статьи - вопль о свободе печати". Фадеев адресует свое письмо товарищу Сталину, товарищу Жданову, товарищу Щербакову. Фадеев пишет: "Направляю Вам для ознакомления политически небезинтересную статью Вересаева. Печатать эту статью я не считаю возможным". И добавляет: "Недавно я отклонил статью критика Дермана, написанную в таком же духе". И уточняет: "Кстати сказать, Дерман - приятель Вересаева и тоже из "меньшевиствовавших". Это постыдное фадеевское воспоминание. И, стало быть, 11 мая 56 года в разговоре с Либединским Фадеев говорит не столько о Вересаеве, сколько о себе, написавшем фактический донос на Вересаева. У него потребность говорить об этом вслух. Он ничего не забыл из своего прошлого. У него отличная память. Память у Фадеева действительно просто фантастическая. В ноябре 28 года он был приглашен на заседание литературного объединения "Вагранка". На заводе Гужона, впоследствии заводе "Серп и молот". Фадеева просят почитать главы из романа "Последний из удэге", который он пишет. Все ждут, что Фадеев достанет рукопись. Но он ничего не достает. Он начинает читать свой роман по памяти. Не сбиваясь, неторопливо, с паузами. Сначала читает сидя, потом встает. Читает и читает. Часа полтора подряд. У Фадеева память не только на свое. Своему приятелю советскому писателю Лидину он страницами читает пушкинского "Бориса Годунова". А потом без труда переходит на монолог из "Царя Бориса" Алексея Константиновича Толстого. А потом говорит: "Хочешь, могу почитать и из Блока?" И читает "Возмездие". Фадеевская память не просто врожденная способность к запоминанию. Либединский пишет: "У Саши был свой личный строгий счет, регистрировавший все хорошее и плохое, им совершенное, и в особенности строго - плохое. Он не относил свои собственные прегрешения на общий счет даже в тех случаях, когда этот общий счет в действительности существовал". Фадеев отлично помнит, что третий номер журнала "Красная новь" за 31-й год он впервые подписывал в качестве ответственного редактора. По его решению журнал открывался повестью Андрея Платонова под названием "Впрок (бедняцкая хроника)". После публикации Фадеевым повести Платонова в Кремле скандал. С журналом в руке Сталин расхаживает по кабинету. Присутствуют члены Политбюро, Фадеев. На странице журнала с платоновской повестью Сталиным написано "сволочь". Сталин говорит Фадееву: "Возьмите журнал, на нем есть мои замечания, и завтра же напишите статью для газеты, в которой разоблачите антисоветский смысл рассказа и лицо его автора". Фадеев, опубликовавший повесть Платонова "Впрок (бедняцкая хроника)", пишет разносную статью под заголовком "Об одной кулацкой хронике". Потом Фадеев еще дважды напечатает Платонова в своем журнале. В 39-м знаменитый официальный критик Ермилов напишет донос на Платонова Жданову и Фадееву. Фадееву удастся выбить Платонову приличную квартиру. Военные рассказы Платонова Фадеев называет одними из лучших за годы войны. 4 января 47 года тот же критик Ермилов публикует в "Литературной газете" рецензию на рассказ Платонова. Рецензия озаглавлена: "Клеветнический рассказ А.Платонова". Ермилов пишет, что послевоенное творчество Платонова - "клевета на советскую власть". Симонов назовет Ермилова "подручным Фадеева", в том смысле, что Фадеев мог своей властью, как глава Союза писателей, снять публикацию в "Литературной газете". Хотя Симонов едва ли мог не знать, что может и чего не может Фадеев. Впрочем, Фадеев действительно поддерживал с Ермиловыми вполне тесные отношения. В письмах обращается к нему "дорогой Вова". Правда, в 50-м Фадеев все-таки добился ухода Ермилова с поста редактора "Литературной газеты". Но Платонову это было уже безразлично. Платонов, тяжело больной, умирает в полной бедности. Фадеев помогает ему материально. Когда Платонов умрет, Фадеев на похороны не поедет. Хотя места себе не находит. Хотел было звонить Сталину, но не решился. Вечером запил. В январе 51-го года Фадеев заканчивает переписывать по сталинскому указанию роман "Молодая Гвардия". Это второй роман, который Фадееву удается завершить за 26 лет писательской карьеры. "Молодую гвардию" Фадеев начал писать в 43-м. Публиковать в 45-м. Книгу свою любил. В 46-м получил Сталинскую премию. Сталин "Молодую гвардию" не читал. Что странно при сталинской привычке лично отслеживать литературный процесс, при том что роман имел большой, даже международный резонанс. В начале 48-го уже готов фильм Сергея Герасимова по роману Фадеева. Фильм Сталин посмотрел. Фильм разбирают на Политбюро. Герасимов присутствует. Фадеева нет. Никто не знает, где он. Сталин требует от Герасимова усиления роли партии в фильме. Сталин говорит: У вас в этом фильме все большевики погибают в первой серии, а после этого молодежь действует против фашистов без поддержки коммунистов. У вас дети выиграли Отечественную войну. Через неделю газеты выходят с разносом фадеевского романа. Борис Полевой вспоминает выступление Фадеева на пленуме Союза писателей через неделю после разноса в прессе, инициированного Сталиным. Борис Полевой пишет: "Я никогда не забуду, как он стоял тогда - высокий, прямой, белоголовый, и крепко держась за трибуну, говорил: "Я очень люблю свою книгу, я люблю её героев, я сделаю всё, что будет в моих силах, чтобы исправить недостатки, на которые мне указали". Год к работе Фадеев не притрагивается. В 51-м роман готов в новой редакции. Таково фадеевское представление о партийной дисциплине. В его понимании это неуклонное фанатичное повиновение указаниям сверху. Потому что наверху, по его убеждению, - безусловно лучшие. В 53 году в письме Маленкову и Хрущеву Фадеев прямо скажет: "Нельзя, чтобы Шолоховым руководил Вешенский райком, а не Центральный Комитет партии". Это убеждение у него глубже, чем может показаться на первый взгляд. Из письма Фадеева: "Я вообще не знаю, как надо устраивать жизнь с женой и где найти место между женщиной и тем главным, чему я служу. А я слуга партии". А Эренбургу Фадеев однажды скажет: "Я двух людей боюсь - мою мать и Сталина - боюсь и люблю". 11 мая 56-го, сидя в комнате своего сына Миши, он будет говорить Либединскому: "Ни один отряд интеллигенции не понес такого страшного урона, как писатели за последние двадцать лет. А скольким были переломаны спины во всевозможных проработках. Ведь это всегда были писатели талантливые. Даже те, что умерли своей смертью, умерли преждевременно". Либединский вспоминает: "Нервный и возбужденный, он говорил почти непрерывно. Мне редко удавалось вставить слово. Разговор длился около трех часов, почти все время говорил он. Это было в пятницу", - вспоминает Либединский, - "В воскресенье, 13 мая у нас на даче собрались гости. Я рассказал, как тревожит меня состояние Фадеева. Между обедом и чаем жена вышла в сад. Вернувшись, остановилась в дверях и сказала: "Случилось ужасное несчастье". "Саша" - прошептал я еще до того, как она произнесла его имя". Сталина Александр Фадеев, конечно же, забавлял. В 39-м Фадеев налагает запрет на публикацию стихов Анны Ахматовой в "Московском альманахе". Ахматову к тому времени уже 14 лет не издают. Она живет нищенски. Но 17 ноября 39 года на закрытом заседании президиума Союза Писателей Фадеев докладывает о тяжелом положении Ахматовой и вносит предложение об оказании ей материальной помощи. Принимается постановление о выдаче Ахматовой денежного пособия. 17 января 40 года с просьбой об улучшении жилищных условий Ахматовой Фадеев обращается за помощью к Вышинскому, в прошлом Прокурору СССР, а в 40-м зампреду Совнаркома. Письмо Фадеева Вышинскому об улучшении жилищных условий Ахматовой заканчивается неординарно: "В конце концов ей не так уж долго осталось жить". Вероятно, Фадеев знает, что это аргумент для Вышинского. В 40-м году сверху неожиданно разрешают выпуск ахматовского сборника "Из шести книг". Фадеев, Алексей Толстой, Пастернак и Шолохов выступают с предложением выдвинуть Ахматову на Сталинскую премию. 31 августа 40 года Ахматова в разговоре с Лидией Чуковской говорит, что поражена решением Фадеева. Но в сентябре Жданов запрещает выход ахматовского сборника. А Фадеев в это время хлопочет об арестованном сыне Ахматовой Льве Гумилеве. Корней Чуковский вспоминает: "Фадеев написал ей большое письмо, что он дозвонился до нужного ей человека, чтобы она завтра утром позвонила Фадееву, и он ее сведет с этим человеком". В 1946-м году Александр Фадеев публично и развернуто выступит в поддержку знаменитого постановления ЦК "О журналах "Звезда" и "Ленинград", клеймящего Ахматову и Зощенко. В 50-м он попытается опубликовать ее сборник. Не удастся. Но пробьет публикацию стихов в "Огоньке". В 56-м, когда весной перед смертью Фадеев будет готовить книгу своих статей и речей "За тридцать лет", многие тексты он опустит или подвергнет правке, о чем скажет в примечаниях. Но свои выступления против Ахматовой, Зощенко, Погодина, Пудовкина, Эйзенштейна оставит нетронутыми и постыдными. Оно не пытается вымарывать свои грехи, и не ссылается на тяжелое время. 10 марта 56-го в связи с делом сына Ахматова пишет Фадееву: "Вы были так добры, так отзывчивы, как никто другой за эти страшные годы. Я умоляю вас, если еще можно чем-нибудь помочь, сделайте это". Ровно за месяц до гибели Фадеева Ахматова посылает ему книгу своих переводов с надписью: "Александру Александровичу Фадееву: большому писателю и доброму человеку". После его гибели Ахматова скажет: "Я не могу судить Фадеева". 14 февраля 56 года открывается XX съезд КПСС. Он состоит из двух неравных частей. Первая - 19 рутинных заседаний. Вторая - знаменитый доклад Хрущева о культе личности Сталина. Заключенных из лагерей выпускают уже два года. Их начали выпускать после серии сильнейших лагерных восстаний. При этом официальное отношение к Сталину остается не сформулированным. Вышедшие на свободу говорят о перенесенных пытках на допросах и рабском труде в лагерях. В сочетании с тяжелейшей экономической ситуацией в стране, при ослаблении общего страха после смерти Сталина разговоры бывших лагерников могут стать детонатором стихийного возмущения. Ситуацию может спасти только Сталин. Точнее, его развенчание. Развенчание Сталина может стать официальным каналом для отвода массовых эмоций, а, значит, средством сохранения режима. К этим политическим задачам примешиваются личные чувства тех, кто был рядом со Сталиным и кто у власти после его смерти. Осуждение Сталина будет расплатой за их многолетний страх, которым было заплачено за близость к власти. Сталинская система должна быть проклята уже для того, чтобы они могли спать спокойно под конец жизни. Люди, находящиеся у власти, хотят гарантий личной безопасности. Ключевым становится вопрос личной ответственности за участие в сталинском терроре. Член Президиума ЦК, человек с огромным опытом выживания во власти, Анастас Микоян утверждает, что именно ему принадлежит инициатива сделать доклад о культе личности Сталина. Микоян вспоминает: "Я пошел к Н.С. и один на один стал ему рассказывать. Надо когда-нибудь если не всей партии, то хотя бы делегатам первого съезда после смерти Сталина доложить о том, что было. Если мы этого сейчас не сделаем, а кто-нибудь это сделает - все будут иметь основание считать нас ответственными за происшедшие преступления. Если мы это сделаем по собственной инициативе, то нам простят, ведь не мы были инициаторами этих черных дел". Хрущев в воспоминаниях практически дословно повторит слова Микояна, но уже от собственного лица: "Я сказал членам президиума ЦК: "Такой доклад можно сделать только сейчас, на ХХ съезде. На ХХ1 уже будет поздно, если мы вообще сумеем дожить до того времени и с нас не потребуют ответа раньше". После смерти Сталина первым, кто предпринял попытку осуждения Сталина в целях собственной реабилитации, был Берия. Он же в целях борьбы за власть собрал материалы об участии всей верхушки в сталинских преступлениях. В июне 53-го Хрущев провел успешный переворот против Берии, а все материалы, собранные на него, Хрущева, были уничтожены. В силу обстоятельств Хрущев при подготовке к ХХ съезду чувствует себя более уверенно, чем его коллеги по Президиуму ЦК. В основе хрущевского секретного доклада материалы, собранные комиссией во главе с секретарем ЦК Поспеловым. 1 февраля 56 года разворачивается острая дискуссия в президиуме ЦК. Запись дискуссии тайно и по собственной инициативе вел начальник общего отдела ЦК Малин. Поспелов, Микоян, возглавлявший комиссию по реабилитации, и глава КГБ Серов излагают многочисленные факты о личном сталинском руководстве террором, о том, что разнарядки на аресты и расстрелы утверждались лично Сталиным. Хрущев обращается к собравшимся: "Хватит ли у нас мужества сказать съезду правду?" Потом выступает Молотов и говорит, что надо в докладе отметить роль Сталина как великого руководителя и продолжателя дела Ленина. Молотова поддерживает безоговорочно Ворошилов и с оговорками Каганович. Хрущев подводит итог, говорит: "Сталин был предан делу социализма, но все делал варварскими способами. Все своим капризам подчинил". Потом Хрущев вспоминает Ягоду и Ежова, возглавлявших НКВД в разгар террора. Хрущев говорит: "Наверное, Ягода чистый человек. И Ежов тоже". Эти слова точно отражают логику Хрущева: Сталин преступен. Остальные - исполнители, не более. В начале февраля 56-го готов 70-страничный доклад поспеловской комиссии. 9 февраля он заслушан на Президиуме ЦК. Докладывает Поспелов. Поспелов известен, как откровенный сталинист. Именно поэтому он был поставлен Хрущевым на комиссию по сбору материалов о сталинских репрессиях: ни у кого не будет сомнений в его объективности. Расчет оказался точным. Поспелов, делая доклад по собранным материалам, временами плачет. Хрущев берет слово: "Несостоятельность Сталина раскрывается как вождя. Что за вождь, если всех уничтожил? Надо проявить мужество сказать правду". Хрущев предлагает сделать доклад на закрытом заседании. Молотов опять говорит, что в докладе должна быть формулировка "Сталин - продолжатель дела Ленина". Хрущев не согласен. Каганович поддерживает Хрущева, но говорит, что надо хладнокровно подойти. Хрущев, очевидно, не согласен на "хладнокровный подход". Хрущев подводит итог: "Все мы работали со Сталиным, но это нас не связывает. Либо сказать о нем, либо мы оправдываем его действия. На съезде доклад поставить. Не бояться, не быть обывателями". Некоторое время просуществовала идея пригласить на съезд несколько человек, вышедших из лагерей. Предоставить им трибуну как свидетелям сталинских преступлений. Потом от этой идеи Хрущев отказывается. Хрущев утвержден докладчиком о культе личности 13 февраля, накануне съезда. Тогда же, решено, что доклад состоится после голосования по составу руководящих органов партии. Потому что никто из членов президиума ЦК не уверен, что после секретного доклада за них проголосуют. Доклад готов к 23 февраля. 24-го Хрущев зачитывает доклад. Ленин и Сталин с первых же слов разведены в разные стороны. Ленин, очищенный от Сталина, станет опорой веры для миллионов людей еще более чем на три десятилетия вплоть до развала СССР. Хрущев приводит примеры отрицательного отношения Ленина к Сталину. А также отношения Маркса и Энгельса к культу личности как таковому. Потом начинается основная часть доклада. Репрессии второй половины 30-х годов, пытки, истязания, выбивание ложных показаний, самооговоры. Происходившее названо массовыми репрессиями по государственной линии. Сталин ввел понятие враг народа. Эта формула для физического уничтожения людей. А эти люди никогда не были врагами, шпионами, вредителями. Они оклеветаны. Дальше Хрущев говорит об арестованных и расстрелянных делегатах ХVII съезда. Он переходит к цифрам. Он называет страшные цифры. Хрущев произносит слово "террор". Он говорит о роли Сталина в годы войны. Говорит, что страна была не готова к войне. Что никакого внезапного нападения не было. Что Сталин не верил предупреждениям. Что в начальной период войны Сталин бездействовал. Что перед войной истреблены армейские кадры. И апеллирует к сидящему в зале маршалу Рокоссовскому, пришедшему на войну прямо из лагеря. Кусок о войне - вероятно сильнейший в докладе и вообще сильный даже по сегодняшним меркам. Неожиданно Хрущев позволяет себе невероятную шутку. Хрущев вдруг произносит: "А надо сказать, что Сталин операции планировал по глобусу. Да, товарищи, возьмет глобус и показывает линию фронта". Вероятно в тот миг, когда Хрущев вслух произнес эти слова, он впервые сам до конца понял, что Сталин умер. Никому не будет дела до того, почему Хрущев ни слова не сказал о процессах 30-х годов, почему названы всего несколько не самых громких имен. Никто не вспомнит, что к жертвам репрессий отнесены только коммунисты, а не простые граждане СССР. Хотя в первоначальном варианте доклада жертвами назывались все. Никто не расслышит тот странный, противоречащий всему сказанному вывод, который сделает Хрущев. А Хрущев скажет: " Сталин имел большие заслуги перед партией и рабочим классом. Вопрос осложняется тем, что все то, о чем говорилось выше, совершено при Сталине и с его согласия. Он был убежден, что все это необходимо для защиты интересов трудящихся." Эти слова утонут во всем услышанном ранее. Но все расслышат то, что красной нитью прошло по всему тексту доклада: Сталин виноват. Но партия невиновна. Мы не знали о том, что творилось. А если и знали, то не знали масштабов. И не могли сопротивляться. И постоянной была угроза расстрела. И все решения принимал единолично Сталин. И это объединяло Хрущева и сидящий перед ним партийный зал. В 1966-м году, через 10 лет после ХХ съезда Хрущев в воспоминаниях напишет: "Возьмем писателя Фадеева. Отчего же Сталин особенно благоволил именно к Фадееву? А потому что во время репрессий Фадеев поддерживал линию на репрессии. А после того, как разоблачили Сталина, когда увидел, что круг замкнулся, оборвал свою жизнь. Он изжил себя и к тому же боялся встретиться лицом к лицу с теми писателями, которых он помогал Сталину загонять в лагеря, а некоторые вернулись потом восвояси. Конечно, надо принять во внимание и то, что Фадеев к той поре спился. Вот до какого состояния дошел Фадеев, терзаемый угрызениями совести". История Хрущев - Фадеев несет в себе глубочайшее противоречие. Для Хрущева ХХ съезд - это победа. Он навсегда входит в историю как политик, осудивший Сталина. При этом он сохраняет режим внутри страны. И уже очевидно удерживает власть в собственных руках. Февраль 56-го Хрущев отработал как матерый и рисковый политик, каковым он и был. Без раскаяния и без покаяния. У Фадеева - ХХ съезд собственный, без привязки к 56 году. Он задает себе вопрос, которого люди обычно избегают: "Так что же, выходит, моя единственная жизнь шла по ложному пути?" И дает прямой ответ. Он скажет Либединскому: "Такое чувство, точно мы стояли на карауле по всей форме, с сознанием долга, а оказалось, что выстаивали перед нужником". На этот счет есть воспоминание и у бывшего комбрига Ильюхова, воевавшего с Фадеевым в Гражданскую, а потом отсидевшего 18 лет. После ХХ съезда он вышел и пришел к Фадееву. Заговорили о Сталине. Фадеев сказал: "Знаешь, у меня такое чувство, что ты благоговел перед прекрасной девушкой, а в руках у тебя оказалась старая б..дь". Год 1956. Хрущев сразу после утверждения во власти, сознательно и бессознательно устанавливает новые правила игры в обществе. Невинных людей теперь не сажают, как при Сталине. Однако, любое высказывание, не соответствующее официальным установкам, по-прежнему есть опасное государственное преступление. А значит, держись в рамках дозволенного, не задумывайся и спи спокойно. По сравнению со сталинскими временами - это несомненное освобождение, потому что при Сталине лояльность или даже собачья преданность не имели никакого значения. Новая хрущевская система - безопасна для основной массы населения и перспективна для власти. Потому что, она выращивает не граждан, а людей, которые все равнодушно спускают власти. Власть может вести себя, как хочет и как может. В 55-м власть этого еще не знает. Когда стали выпускать из лагерей, всякое бывало. Александру Фадееву в ресторане Союза писателей публично не подают руки. Говорят: "Всех нас Сашка посадил". Плевали ему в дачную калитку. Другие, возвращаясь, сразу приезжали к нему. Он еще до 56-го года, до XX съезда пишет в различные инстанции просьбы ускорить реабилитацию знакомых ему людей. С 53-го по 56-й написано более 500 писем. И не только в эти оттепельные годы писал. В 45-м из лагеря вышел поэт Николай Заболоцкий. Он приехал к Чуковскому. Вечером пришел Фадеев. Прямо объяснил: знал, что у вас Заболоцкий, вот и пришел. И предложил Заболоцкому готовить к изданию сборник стихов. Сказал, что будет рецензентом, несмотря на то, что судимость с автора не снята и он остается "врагом народа". Книжка выйдет в сентябре 48-го и будет раскритикована в печати. Фадеев упрется и будет добиваться реабилитации Заболоцкого. И добьется в 51-м году, еще до смерти Сталина. Фадеев будет писать Ворошилову и с просьбой о помиловании писателя Леонида Соловьева. В 37-м Соловьев публично обвинил Фадеева в связи с троцкистами, об этом 5-го мая 1937 года сообщала "Литературная газета". В 46-м Соловьева арестовали. Фадеев за него просит. Ольга Берггольц, знавшая Фадеева с молодости, однажды упрекнет его в том, что он не спас кого-то из литераторов, кого, по ее мнению, он мог бы спасти. Фадеев ответил ей: "Ты бы, Ольга, молчала, я такую беду от тебя отвел". Но уже после смерти Сталина, в марте 53-го, Фадеев вдруг напишет в "Литературную газету" статью, в которой навалится на роман Гроссмана "За правое дело". Эренбург вспоминает: "Александр Александрович несколько раз с восторгом говорил мне об этом романе, ему удалось его напечатать. Роман рассердил Сталина, Фадеев отстаивал книгу. И вдруг эта статья…"Эренбург продолжает: "Потом появилось сообщение о прекращении дела врачей, антисемитская истерия последних сталинских лет остановилась. Фадеев без звонка пришел ко мне, сел на мою кровать и сказал: "Я попросту испугался". Я спросил: "Но почему после его смерти?" Его, т.е. сталинской. Он ответил: "Я думал, что начинается самое страшное". Он боялся жизни при Берии, который на три месяца пришел к власти после Сталина. Он не знал, каковы будут новые правила игры. По сталинским националистическим правилам он ударил по Гроссману. Эта история по времени совпала со смертью Сталина. Но судя по многим оценкам нравственные переживания Фадеева от собственного поступка вытеснили эмоции, связанные со смертью Сталина. Через год в 54-м, на П съезде советских писателей Фадеев публично вернется к истории с Гроссманом и с трибуны скажет: "Я проявил слабость". И Чуковскому отдельно скажет: "Какой я подлец". После смерти Сталина Фадеев некоторое время пишет Хрущеву и Маленкову. Но попытки переписки с Хрущевым по литературным вопросам исчерпываются 53-м годом. Ни одного ответа нет. Позже Фадеев напишет еще только одно письмо в ЦК КПСС. Предсмертное письмо Фадеева адресовано не близким, не друзьям. Оно написано в ЦК. "Не вижу возможности дальше жить. Литература - это святая святых - отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа. Нас низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это партийностью. И теперь, когда все можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность тех, кто должен был все исправить. От них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа-Сталина. Тот был хоть образован, а эти - невежды. Я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, ухожу из этой жизни". Застрелившемуся Фадееву Хрущев это письмо не простил. Через два дня в "Правде" одновременно напечатаны некролог и медицинское заключение о болезни и смерти Фадеева. В "Правде" сообщается, что А.А. Фадеев в течение многих лет страдал тяжелым прогрессирующим недугом - алкоголизмом. Неоднократно лечился в больнице и санатории. Указывается сколько месяцев и в каком году. Ни до, ни после подобных некрологов не было. Предсмертное письмо Фадеева не публиковалось до 1990 года. После смерти Сталина в первый "оттепельный" год генеральный секретарь Союза писателей СССР Фадеев на закрытом партсобрании московского отделения Союза писателей выступил с предложением распустить Союз писателей как крайне бюрократическое учреждение. Его, фадеевская должность, естественно упраздняется. Вместо этого Фадеев предлагает создать просто творческий клуб. Реакция "против" была бурной. Фадеев сидел с красной шеей и красным лицом. Изредка мигая голубым глазом. С ним это случалось в минуты крайнего волнения. За его предложение не рискнул выступить никто. Даже те немногие, кто был с ним согласен.